Фёдор Михайлович Достоевский и наши пенсии
Задумал несколько статей, связывающих одного из наших великих писателей, Фёдора Михайловича Достоевского, с различными явлениями и событиями из нашей нынешней жизни. Связи, естественно, существуют только с моей субъективной точки зрения и иногда будут требовать комментариев. В первой же статье решил просто процитировать великого писателя, приведя эпизод, который оставил неизгладимый след в его сознании. Читатели могут сами, в меру своей фантазии и испорченности, оценить связь между событиями 1837 года и нашей жизнью в начале XXI века. Многое ли изменилось и т. п. Непосредственным же поводом для написания такой статьи послужили предложения правительства по пенсионной реформе…
Для справки: Достоевский родился в 1821 году, Пушкин погиб в 1837, описанный момент Фёдор Михайлович увидел, когда ему было 15 лет, если не ошибаюсь в месяцах. До революций 1917 года в то время оставалось 80 лет, в момент написания «Дневника писателя» совсем немного — 41 год. До написания этой статьи и дискуссии о пенсиях— 181 год…
Итак, Ф.М. Достоевский, «Дневник писателя», январь 1876 года:
«Тогда, всего два месяца перед тем, скончался Пушкин, и мы, дорогой, сговаривались с братом, приехав в Петербург, тотчас же сходить на место поединка и пробраться в бывшую квартиру Пушкина, чтобы увидеть ту комнату, в которой он испустил дух. И вот раз, перед вечером, мы стояли на станции, на постоялом дворе, в каком селе не помню, кажется в Тверской губернии; село было большое и богатое. Через полчаса готовились тронуться, а пока я смотрел в окно и увидел следующую вещь.
Прямо против постоялого двора через улицу приходился станционный дом. Вдруг к крыльцу его подлетела курьерская тройка и выскочил фельдъегерь в полном мундире, с узенькими тогдашними фалдочками назади, в большой треугольной шляпе с белыми, жёлтыми и, кажется, зелёными перьями (забыл я эту подробность и мог бы справиться, но мне помнится, что мелькали и зелёные перья). Фельдъегерь был высокий, чрезвычайно плотный и сильный детина с багровым лицом. Он пробежал в станционный дом и уже наверное «хлопнул» там рюмку водки. Помню, мне тогда сказал наш извозчик, что такой фельдъегерь всегда на каждой станции выпивает по рюмке, без того не выдержал бы «такой муки». Между тем к почтовой станции подкатила новая переменная лихая тройка, и ямщик, молодой парень лет двадцати, держа на руке армяк, сам в красной рубахе, вскочил на облучок. Тотчас выскочил и фельдъегерь, сбежал с ступенек и сел в тележку. Ямщик тронул, но не успели он и тронуть, как фельдъегерь приподнялся и молча, безо всяких каких-нибудь слов, поднял свой здоровенный правый кулак и, сверху, больно опустил его в самый затылок ямщика. Тот весь тряхнулся вперёд, поднял кнут и изо всей силы охлестнул коренную. Лошади рванулись, но это всё не укротило фельдъегеря. Тут был метод, а не раздражение, нечто предвзятое и испытанное многолетним опытом, и страшный кулак взвился снова и снова ударил в затылок. Затем снова и снова, и так продолжалось, пока тройка не скрылась из виду. Разумеется, ямщик, едва державшийся от ударов, беспрерывно и каждую секунду хлестал лошадей, как бы выбитый из ума, и наконец хлестал их до того, что они неслись как угорелые. Наш извозчик объяснил мне, что и все фельдъегеря почти так же ездят, а что этот особенно, и все его уже знают; что он, выпив водки и вскочив в тележку, начинает всегда с битья и бьёт «всё на этот манер», безо всякой вины, бьёт ровно, подымает и опускает и «продержит так ямщика с версту на кулаках, а затем уже перестанет. Коли соскучится, может, опять примется середи пути, а может, Бог пронесёт; зато уж всегда подымается опять, как подъезжать к станции: начнёт примерно за версту и пойдёт подымать и опускать, таким манером и подъедет к станции, чтобы все в селе на него удивлялись; шея-то потом с месяц болит». Парень воротится, смеются над ним: «Ишь тебе фельдъегерь шею накостылял», а парень, может, в тот же день прибьёт молодую жену: «Хоть с тебя сорву»; а может, и за то, что «смотрела и видела»…
……
Эта отвратительная картинка осталась в воспоминаниях моих на всю жизнь. Я никогда не мог забыть фельдъегеря и многое позорное и жестокое в русском народе как-то поневоле и долго потом наклонён был объяснять уж, конечно, слишком односторонне. Вы поймёте, что дело идёт лишь о давно минувшем. Картинка эта являлась, так сказать, как эмблема, как нечто чрезвычайно наглядно выставлявшее связь причины с её последствием. Тут каждый удар по скоту, так сказать, сам собою выскакивал из каждого удара по человеку.»
P.S. Обратите, пожалуйста, внимание, что формат моих относительно коротких статей с короткими же цитатами имеет свои ограничения, иногда существенные, и для полноценного восприятия мировоззрения Ф.М. Достоевского лучше читать «Дневник писателя» и художественные произведения в оригинале.